Раскачиваются деревья, ветки хлещут по болезненно-желтой одутловатой луне. Филин заголосил пронзительным сопрано, фальшиво подтявкивает волк, лягушки на ближайшем болоте тужатся по-саксофоньи. Нечисть устроила танцы: старенький леший кружит заезжую русалку; насупившиеся домовые притоптывают, а не выходят, стесняются; бесенята скачут, радуются, кикиморам под юбки заглядывают. Ужи хвостами будто штопором открывают бутыли мутного самогона, ежи разносят закуску, светляки интимно подмигивают - веселье в самом разгаре! Водяной грузно подпрыгивает и снова плюхается в ручей, превратив его в поток мутной жижи.
Грязная струйка ручья вливается в речушку, растворяется в ней, речка теряется в озере и снова вытекает из него, вбирает в себя родники, ниточки притоков - и вот уже лениво катится по равнине, бурлит в шлюзах, пытается раздвинуть покатыми плечами гранит набережной...
Темно. Носки начищенных ботинок тускло отсвечивают, кажутся шлепками нефти на камне. На ступенях у самой воды кто-то сидит, сухая длинная фигура.
- Ты кто?
- Я смерть.
- Тогда подвинься.
Чмокают масляные волны, подбираясь к самым ногам, играют на воде блики от болезненно-желтой одутловатой луны...
Что-то изменилось - то ли ветер волос коснулся, прогнал облако и затих, то ли звук какой прозвучал и стих незамеченным. Плеснула волна, лизнув носок ботинка...а блики на воде вдруг заиграли, переместились, сложились во что-то новое - ...