Студия АТН

Белый зимний туман.
Уходящий автобус...
Под крылом у вороны
сугробы,
дорога,
и я.


На сосне на жЈлтой ветви
сидит ворона круглая, как шар.
Морозный ветер огибает сосны.
Ворона спит. Летит по небу пар.


Земля затвердела и небо открылось,
И солнце гуляет в вершинах берЈз.
Внизу в очарованном инеем мире
Ворона проносится, вытянув нос!


Сверкание воды.
Вороны крики.
И светлая сосна!


С обломанного дерева ворона отсыревшая
Ах! жалобно так тявкает! И клюв у ней дрожит.
А у меня запазухой один щенок пригревшийся:
- Воронам нужно каркать! - он хрипло говорит.


Над домом красное солнце высунулось.
Прокричала ворона. Ухнул мороз...
Объятый инеем лес зазвенел.


Снег и солнце.
Ветер блестящий,
сверкающий блЈстками инея.
Небо синее
среди деревьев в вышине.
И крик вороны в тишине.

Когда встает заря, рассвет
Всходит бледными лучами,
В полутьме неяркий свет
Расползается кругами,

Утро каплет свет сквозь шторы,
Словно дней неслышный вздох,
И невидимые горы
Бьет несбыточный посох,

Мир печален, и напрасно
Взор стремится отыскать
Радость тихую - в бесстрастном,
Жизнь - в идущем умирать.

Губы, яркие, как пламя,
Шепчут что-то, но в тиши
Уши сдавлены руками,
Шепот страстный заглушив.

Руки вскинуты безвольно,
Взор уставлен в потолок,
И покалывает больно
Жилка сонная висок.

Ночь погибла, расколовшись
На реальность и покой,
Сырость будней, скучность новшеств
И часов усталых бой.

То, что слито воедино
Ночью в равнозначный строй,
На две разных половины
Перестроено Зарей.

Все погибло, и напрасно
Взор стремится отыскать
Радость тихую - в бесстрастном,
Жизнь - в идущем умирать.

Как медленно проходит день за днем,
Как в одиночестве моем
Мне ночи кажутся и долги, и унылы!
Всю душу рассказать хотелось бы порой,
Но иноки безмолвны, как могилы...
Как будто чувствуют они, что я чужой,
И от меня невольно сторонятся...
Игумен, ризничий боятся,
Что я уйду из их монастыря,
И часто мне читают поученья,
О нуждах братии охотно говоря;
Но речи их звучат без убежденья.
А духовник мой, старец Михаил,
На днях в своем гробу навеки опочил.
Готовясь отойти к неведомому миру,
Он долго говорил о вере, о кресте,
И пел чуть слышным голосом стихиру:
"Не осуди меня, Христе!"
Потом, заметя наше огорченье,
Он нам сказал: "Не страшен смертный час!
Чего вы плачете? То глупость плачет в вас,
Не смерть увижу я, но воскресенье!"
Когда ж в последний раз он стал благословлять,
Какой-то радостью чудесной, неземною
Светился взор его. Да, с верою такою
Легко и жить, и умирать!

..Там вдали, в уголке моей памяти есть
параллельный, счастливый, процесс
жизни нашей огромной, огромной страны
в ней расцвел, победил коммунизм!

В людях выведен Богом убийца и плут
они вечно горят наяву где живу
ну а там лишь порядочность, совесть и честь
процветают пока я грешу.

Я грешу чтобы мне там счастливо жилось
в точной копии нашей страны
Там сейчас за компьютером пишет стихи
мой двойник, в коммунизме, и рад.

Он свободен и счастлив, духовно богат
по способностям сыт и обут и велик!
Там тому миллиарды в потребность дают
у кого тут мошенник двойник

В коммунизм отправляя себя на одре
пожалеешь что ты на костре -
Не любил, не грешил, ни убил, ни украл
ты получишь там то что искал:

инфузории счастье у скал.

Посмотри: нависли тучи;
Слышишь грохот громовой?
То гигант идёт могучий
В битву с дряхлою землёй!
Где найдёшь ты оборону,
С чем, земля, ты выйдешь в бой?
Он сорвёт с тебя корону,
Он преломит скипетр твой!

Род славянов, род могучий,
Ты ли грозный сей гигант,
На врага, как гром из тучи,
Землю подпер, как Атлант?
Гул побед и битвы клики,
Песнь любимая твоя,
В пеленах народ великий
Прибаюкали тебя.

Ты возрос и, юный мощью,
Ты окреп и возмужал,
И владычество полнощью
Твёрдой дланию сдержал:
Распадается на части
Крепко скованный булат;
Вопреки уму и власти -
Восстаёт на брата брат.

Но не длится заблужденье,
Вечен правды перевес:
За измену мщенье, мщенье
Человеков и небес.

Всё вовремя свое берет!
Быть дорогим всему черед,
Когда что надо.
Садовник, школенный на английский манер
Для разведенья парков, сквер,
Из своего превычурного сада
В простой фруктовый сад зашел
Да глазом как кругом обвел -
Смутился!
Так глаз его к дорожкам приучился,
К их красноватому песку,
К обстриженному дерну по шнурку,
Где по аллеям в грунте,
Ровней солдат во фрунте,
Стоят подстриженны деревья и кусты,
Где всюду столько чистоты,
Не говоря уж про цветы!
А это: без толку деревьями засажен:
Где между них - аршин, где - сажень;
Подбора вовсе нет пород:
Там вишня между груш растет,
Тут между яблонями - слива,
Всё в беспорядке, как пришлось,
Везде неряшество, навоз, -
Куда как некрасиво!..
То подпертой тычиной сук,
То сам хозяин, как паук,
Оплел всё дерево сетями,
Не ладя, видно, с воробьями...
"Ну уж сад!.. -
Сказал наш садовод, с хозяином столкнувшись. -
Забрался я к тебе, любезный, да не рад!
Ходить совсем нельзя, тут лазей всё нагнувшись;
Дорожек нет; в глаза торчат
Сучки, листы! Тут с раза
Иль ногу вывихнешь, или уйдешь без глаза!
А звал еще смотреть!.. Нет, в нашем - хоть танцуй!.."
- "Толкуй себе, толкуй! -
Хозяин отвечал. - Твой садик - точно, загляденье;
А мой хоть некрасив, нечист,
Зато уж объеденье!
По осени, убрав свой желтый лист,
Приди ко мне опять - дам фруктов и варенья!"

Не унывай, артист,
Что всё в тебе для света модного шершаво;
Зато подчас за твой талант
Тебе и самый модный франт,
Завидуя, воскликнет: "Браво!"
Право!..

Ты неведомое, незнамое,
Без виду, без образа,
Без имени-прозвища!
Полно гнуть меня ко сырой земле,
Донимать меня, добра молодца!
Как с утра-то встану здоровешенек,
Здоровешенек, кажись, гору сдвинул бы.
А к полудню уже руки опущаются,
Ноги словно ко земле приросли.
А подходит оно без оклика,
Меж хотенья и дела втирается,
Говорит: "Не спеши, добрый молодец,
Еще много впереди времени!"
И субботу называет пятницей,
Фомину неделю светлым праздником.
Я пущуся ли в путь-дороженьку,
Ан оно повело проселками,
На полпути корчмой выросло;
Я за дело примусь, ан оно мухою
Перед носом снует, извивается;
А потом тебе же насмехается:
"Ой, удал, силен, добрый молодец!
Еще много ли на боку полежано?
Силы-удали понакоплено?
Отговорок-то понахожено?
А и много ли богатырских дел,
На печи сидючи, понадумано?
Вахлаками других поругано?
Себе спину почесано?"

Вы прислали с субреткою мне вчера кризантэмы -
Бледновато-фиалковые, бледновато-фиалковые...
Их головки закудрились, ароматом наталкивая
Властелина Миррэлии на кудрявые темы...

Я имею намеренье Вам сказать в интродукции,
Что цветы мне напомнили о тропическом солнце,
О спеленатых женщинах, о янтарном румянце.
Но японец аляповат для моей репродукции.


А потом мне припомнился - ах, не смейтесь! -
констрактор,
И боа мне понравилось из маркизных головок...
Вы меня понимаете? Я сегодня неловок...
О, в поэзах изысканных я строжайший редактор!

Не имею намеренья,- в этот раз я намерен,-
Вас одеть фиолетово, фиолетово-бархатно.
И - прошу Вас утонченно! - прибегите Вы в парк
одна,
У ольхового домика тихо стукните в двери.

Как боа кризантэмное бледно-бледно фиалково!
Им Вы крепко затянете мне певучее горло...
А наутро восторженно всем поведает Пулково,
Что открыли ученые в небе новые перлы...

Ну, это совершенно невыносимо!
Весь как есть искусан злобой.
Злюсь не так, как могли бы вы:
как собака лицо луны гололобой -
взял бы
и все обвыл.

Нервы, должно быть...
Выйду,
погуляю.
И на улице не успокоился ни на ком я.
Какая-то прокричала про добрый вечер.
Надо ответить:
она - знакомая.
Хочу.
Чувствую -
не могу по-человечьи.

Что это за безобразие?
Сплю я, что ли?
Ощупал себя:
такой же, как был,
лицо такое же, к какому привык.
Тронул губу,
а у меня из-под губы -
клык.

Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.
Бросился к дому, шаги удвоив.
Бережно огибаю полицейский пост,
вдруг оглушительное:
"Городовой!
Хвост!"

Провел рукой и - остолбенел!
Этого-то,
всяких клыков почище,
я не заметил в бешеном скаче:
у меня из-под пиджака
развеерился хвостище
и вьется сзади,
большой, собачий.

Что теперь?
Один заорал, толпу растя.
Второму прибавился третий, четвертый.
Смяли старушонку.
Она, крестясь, что-то кричала про черта.

И когда, ощетинив в лицо усища-веники,
толпа навалилась,
огромная,
злая,
я стал на четвереньки
и залаял:
Гав! гав! гав!